Принцип «нет тела – нет дела» в российской правоприменительной практике был заложен еще в советское время. Раньше считалось, что невозможно доказать преступление, в результате которого причинена смерть, без установления самого факта смерти. Иначе достижение уровня доказанности, который позволял бы утверждать, что деяние «вне всяких сомнений» повлекло за собой смерть пострадавшего и, тем более что это деяние является преступлением, невозможно.
Этот подход косвенно был закреплен даже в уголовно-процессуальном законодательстве в статье об обязательном назначении судебной экспертизы (статья 79 УПК РСФСР).
То есть в каждом случае, когда требовалось «установить причины смерти и характер телесных повреждений», необходимо было проводить экспертное исследование, другого пути не было. Соответственно, отсутствие трупа делало невозможным установление причин смерти, а значит и квалификацию деяния как преступного.
От данного подхода стали отходить в 2000-х, и хотя первое время присяжные заседатели и судьи крайне осторожно подходили к обвинению в делах, где отсутствует труп потерпевшего, приговоры по делам без тела выносились. В последние же лет 10 их выносят все увереннее и чаще, хотя мнение относительно законности таких приговоров сильно разнится, что неудивительно – единой позиции нет даже у Верховного Суда.
Например, в 2014 году ВС РФ оставил в силе приговор Иркутского областного суда в отношении Никитиной А., Ивановой А., Правдивой А. по части 2 статьи 105 УК «Убийство». Подавая апелляцию, осужденные руководствовались тем, что труп потерпевшего не обнаружен, а значит, их вина в убийстве не может быть доказана. Однако ВС РФ постановил, что факт отсутствия трупа не ставит под сомнение вывод суда о доказанности виновности осужденных в совершении убийства, поскольку данный вывод основан на совокупности исследованных в ходе судебного рассмотрения доказательств: протоколе осмотра места происшествия, заключении экспертов, показаниях свидетелей, а также осужденных Никитиной, Ивановой и Правдиной на предварительном следствии.
При этом в Постановлении Пленума от 29 ноября 2016 года N 55 «О судебном приговоре» Верховный суд напоминает, что обвинительный приговор не может быть основан на предположениях и постановляется лишь при условии, если в ходе судебного разбирательства виновность подсудимого в совершении преступления доказана. Также следует неукоснительно соблюдать принцип презумпции невиновности, согласно которому все сомнения в виновности обвиняемого, которые не могут быть устранены в порядке, установленном Уголовно-процессуальным кодексом Российской Федерации, толкуются в его пользу.
Сегодня моему доверителю, обвиняемому в совершении убийства пятнадцатилетней давности, суд избрал меру пресечения в виде домашнего ареста, проигнорировав все доводы защиты о непричастности доверителя в убийстве.
Сразу скажу, что одних признательных показаний недостаточно для того, чтобы обвинять человека, в соответствии с ч. 2 ст. 77 УПК РФ «признание обвиняемым своей вины в совершении преступления может быть положено в основу обвинения лишь при подтверждении его виновности совокупностью имеющихся по уголовному делу доказательств». Иначе говоря, показания обвиняемого в форме признания вины могут использоваться для обоснования виновности обвиняемого только при их подкреплении другими доказательствами. Данное положение уголовно‑процессуального закона является типичным и единственным для современного российского уголовного процесса примером применения метода отрицательной формализации доказательств. Это необходимо в противовес действовавшему до Судебной реформы 1864 г. и характерному для инквизиционного уголовного судопроизводства правилу о том, что «собственное признание подсудимого есть лучшее свидетельство всего света» (ст. 1069 Свода законов 1832 г.). Если ранее речь шла о «царице доказательств», то сегодня, напротив, – о самом юридически слабом из всех возможных доказательств. Такой подход позволяет хотя бы отчасти преодолеть специальными юридическими методами все еще заложенную в подсознании многих (хотя уже полтора столетия нормативно не отраженную) фактическую переоценку доказательственного значения признания обвиняемым своей вины.